Представилось, как незримая длань чего-то высшего, неопознанного, - эфемерного галактикой нечто, чьё имя невозможно твёрдо назвать, потому что склизкий сосочками, обожжёнными от растворимого кофе, людской язык никогда не станет достоин его выговорить, а забитые плотно до барабанных перепонок грязными жабьими пробками серы ушные раковины не способны расслышать, - коснулась его плеча ребяческий легко и, как-то невзначай, мимолетно. Если бы, подчёркнуто если бы, ведь подобные дела, - свершённые на грани меж чумазых физической рутинной чреды повторений и духовными изысками искусственных порывов эмоций, - иллюзорны; так вот, если бы Энтони смог почувствовать будто именно так, в сей час, его коснулся тот божественный, или же адский, перстень златоглавой судьбы, он избрал бы одним верным путём взглянуть в мертвенно космический облик провидения воочию, без страха. Обернуться. Разглядеть, что же выбрало и его тоже, не испытывая и тени сомнений в решении. Но, вместо визуальных черт, - ведь подёрнутые пеленой зрачки человеческие вынуждены терпеть ущемлённо собственное унижение из-за бытовой тупости, - у него вышло бы лишь ощутить. Горько, разочарованно. Бесполезно и прискорбно. У него вышло бы лишь ощутить, словно его осалили в какой-то глупой детской игре, в которой условлено побеждает всегда более старший. Мудрый. В которой побеждает всегда тот, кто всю затею и придумал.
Среди хлёстких дебрей дум, притушенных восковым светом, Тони не сразу обращает внимание на дерзящий оклик. Затем, притормаживает и, обернувшись, тупо смотрит на одноклассницу, окруженную лиловым амплуа никотинового дыма. Точно не веря, Энтони выпускает из ладоней лямки ранца, после чего с некоторым недоумением озирается и, наконец, тыкает в грудь указательным пальцем. – Со мной?